До открытия Олдтаймер-Галереи
осталось

Блокнот
23.01.2014
Загадка кота Бегемота
Сколько раз перечитывал «Мастера и Маргариту», столько раз и смеялся в этом месте — черный кот качается на ресторанной люстре, отстреливается от милиционеров, ни в кого, естественно, не попадает и скромненько так оправдывается: «Ни к кому не пристаем, примусы починяем...»
Коммунальная кухня начала 50-х годов. Небольшое темноватое помещение. Под высоким потолком тусклая лампочка ватт на 40. Одна на всех. Пыльная, с липкой паутинкой. Вызывающая вечные споры, чья очередь вставлять новую взамен перегоревшей... Вдоль стен небольшого помещения вплотную стоят столы. Их немного. В коммуналке всего три семьи. Три стола. Над каждым — самодельная полка с видавшими виды подкопченными кастрюльками, такими же неказистыми тарелками и прочим кухонным скарбом... Никакого украшательства в виде кухонных картинок, занавесочек на окнах, баночек со всякими солениями. Времена суровые, послевоенные, голодноватые... Кухня, мне кажется, похожа на аэродром. Не своими размерами. Своими звуками и ароматами. На каждом столе реактивно гудит синеватым пламенем примус, источая окрест запах горелого керосина... Естественно, до первого шлепка матери по моей худосочной заднице меня эта штука жутко интересовала. Настолько, что я тащил соседскую табуретку к нашему столу и пытался дотянуться до тускловатой горячей латуни. Дотянулся, обжегся, свалился с табуретки, был подхвачен соседкой, обращен снова в вертикальное состояние и отшлепан матерью... «Горе ты мое вездесущее!» — всплакнула мама и спешно потащила меня к соседской двери — там жил полярный врач по фамилии Шапиро. Самого его, конечно, дома не было, но там были его дети: Фима и Лара. Кто-то из них и измазал мои боевые раны соответствующими лекарствами.
Уже в комнате меня, скромно потупившего глазки, раскачивающего под стулом сандаликами — паинька с тринитротолуолом внутри — мать увещала: «Сынок, запомни — это очень опасная штука. Она может взорваться! Тогда у нас будет не только пожар, но и, возможно...» Что возможно, она не договорила. А я понял — примус это типа бомб, которыми можно немцев взрывать. А это не мое детское дело.

В том, что это — «бомба для немцев», я убедился довольно скоро. Дело в том, что, в принципе, если к примусу — простейшему кухонному прибору, стоившему, по тем временам, весьма небольших денег, относиться достаточно аккуратно, то с ним в принципе ничего не может случиться. Примус состоит из ограниченного количества соединенных вместе деталек — паяного из двух половинок бачка для керосина, трех, припаянных к нему, ножек, плунжерного насосика, стойки с чашечкой для разогрева и форсунки с крохотным отверстием. Насосиком подкачивали внутри бачка воздух, создавая при этом небольшое избыточное давление топливной смеси, в чашечку наливали немного керосина (хотя рекомендовался спирт, но дураков лить спирт в эту чашечку и тогда было мало), разогревали горелку с крохотным отверстием, и примус начинал гореть ровным синим гудящим пламенем.
Ломаться в нем было нечему совершенно. Все что могло придти в негодность — это насосик. Там внутри на штоке гаечкой крепилась кожаная манжетка. Ее подпирала пружинка. Кожа все время находилась в керосине, не гнила и не иссыхала. Только изредка ее — не чаще раза в год — нужно было отвинтить, не брезгуя возможностью испачкать пальцы в керосине, немного растопырить в стороны, засунуть внутрь цилиндра и привинтить снова крышку... Это умела делать каждая домохозяйка!

И что же тогда собирался починять в примусе черный мордастый шкодливый кот Бегемот? Не известно... К каждому новому примусу прилагался «шанцевый инструмент» — такая жестяная длинная палочка, в которую был запрессован тонкий колючий проводок. Этим проводком требовалось каждый раз перед запуском примуса прочищать крохотное отверстие, что было в горелке. В нем могла скопиться копоть, еще что-то такое смолистое черное похожее на деготь, угольки, а чаще всего его купорили пролитые на сопло щи-борщи... Естественно, никто из хозяек такую профилактику с этими агрегатами не проводил. Только изредка, когда греешь греешь чашечку с подогревом, качаешь-качаешь насосик, а горючий пар никак не идет. Тогда хозяйка шарила по полочке, доставала из под бумажной подстики немного заржавленную жестянку с иголкой и чистила закоптелую дырочку...

Хорошо, что я наблюдал за этой процедурой издалека — от всеобщего сортира, расположенного по соседству с кухней: темного без окон чуланчика, где у каждой семьи стояло персональное ведро с крышкой, куда и справляли все коммунальные квартиранты поочередно свои надобности. Расположение ведер было настолько всем хорошо знакомо, что можно было не зажигать еще одну тусклую лампочку под высоким потолком в коридоре, до выключателя которой, в принципе, я и дотянуться не мог... Толстая соседка в красном халате, привезенном соседом — инженером Кацнельсоном — то ли из Германии, то ли из Китая (после победы над Японией), почистила примус... После первого же пропихивания проволочкой грязи внутрь сопла изнутри шурануло такое давление, что факел взвился до потока. Тотчас запылали бумажные подстилки на полке с кастрюльками, за ними мгновенно занялись и сами деревяшки. Тетя в горелом халате схватила ведро с холоднющей, принесенной из колонки водой, и полностью вылила его на себя. Потом схватила второе, соседское, ведро с водой — и вылила его на примус. Примус как-то непонятно дернулся и распаялся... Остатки керосина потекли по столу.

Что было дальше, я не видел. Я уже сидел в темном «чуланчике» на своем персональном ведре и впервые в полной мере прочувствовал, что такое медвежья болезнь. В дверь рвались. В коридоре стоял ор двух женщин и одного мужчины. Все хотели попасть в туалет, поскольку там был бак с запасами воды. Сильный рывок двери, проволочный крючок с щепками вырывается из трухлявой доски, и... вот он я-красавчик без порток верхом на «троне» почти что перед всеми соседями сразу. Людей в дверном проеме оказалось больше, чем я рассчитывал — прибежали еще и Фимочка с Ларочкой, а они были всего лишь школьники выпускных классов, ближе ко мне пятилетнему по возрасту, и их я, почему-то, немного стеснялся... Не тронув меня, соседи вытянули бак с водой, выволокли на кухню, и общими усилиями завершили борьбу с огнем. Когда я выбрался из «чуланчика», кухню было не узнать — по дощатому полу текла вода, на черной от копоти стене висели остатки полки, повсюду валялись рассыпавшиеся кастрюльки, сковородки и битые тарелки, а совсем немного подпалившаяся тетя, с видневшимися сквозь прорехи кремово-розовым нижним бельем, направлялась в комнату к Шапирам за первой медицинской помощью.

Вот тут и проявился принцип коммуналки — на следующий день все дружно принялись за ремонт: побелили стену, отмыли пол, сделали из подручных материалов новую немудреную полку для тети Сары. Но самое главное — дружно отнесли на свалку все свои примусы. В кухне загудели столь же пованивающие керосином керогазы. Это было совсем другое устройство — про него рассказывать не меньше, чем про примус. Оно не гудело, горело вялым, похожим на нынешний газ, совсем не злобным голубоватым пламенем. И на кухне воцарился мир и спокойствие, которого раньше, честно говоря, не было.
Ближе к осени весь двор перерыли землекопы. Долгое время через глубокие ямы с водой по доскам, кто к станции Красный Балтиец, кто на трамвай, перебирались прохожие. В воде плавали серые, раздувшиеся как шарики трупики утонувших крыс. Их тогда в Москве по сараям водилось не мало.
Грозные дядьки в ватниках притащили и повесили на стене кухни огромный эмалированный бак: «Это счетчик», — пояснили они. Потом другие дядьки прокладывали по ямам с водой трубы, подключали их к счетчику, засыпали ямы, ровняли их... Снова можно было бегать по двору, играть в салки, кататься с Лешкой Абрамчуком на трехколесном велосипеде, лазать по пожарной лестнице... А на кухне к Новому году появилась чудная белая эмалированная, похожая на стол, четырехкомфорочная газовая плита. Она не гудела, не воняла керосином.
Хозяйки долго решали, как ей правильно пользоваться — что сперва: зажигать спичку или открывать крантик. Потом дружно решили, что кран открывается после спички. Следующей проблемой было — отвыкнуть от «свечной» привычки задувать пламя. Честно говоря, пару раз газу в кухню напустили... Это было чрезвычайно опасно. Дом был деревянным, двухэтажным, довоенной постройки. Он мог полыхнуть так, как писательский ресторан после раскачивания на люстре кота Бегемота. Но, к счастью, этого не случилось... А Москва потихоньку газифицировалась.
Многие помойки в то время латунно блестели старыми примусами. А по утрам в окно слышалось поочередно то: «Старье берем!», то: «Кому точить ножи?» Сегодня, перечитывая «Мастера и Маргариту», я непременно, в который раз безудержно смеюсь, читая про примус, в котором чинить было нечего — кот Бегемот явно издевался над милиционерами, и вспоминаю себя в том самом темном чуланчике верхом на ведерке с неснятой впопыхах крышкой...
Поделиться:
При использовании материалов ссылка на OLDTIMER.RU обязательна.
Точка зрения администрации сайта может не совпадать
с мнениями авторов опубликованных материалов.

Комментарии

23.01.2014 13:33:36
про ведёрко тронуло почти до слёз
как раз сына двухлетнего с горшка на унитаз пересаживаю с помощью примерно вот такого "космического" девайса

мне кажется, в те времена, о которых вы пишете на такую штуковину никто бы жопой не сел, скорее на стену бы повесили
с моего детства и полвека не прошло, а ведь и мыли нас из кувшинчика, и на ведро ходить довелось, и "на двор" бегать...
забывается всё это неудобье, а помнить надо бы
так что спасибо, что напомнили
Сьюзанночка
23.01.2014 17:40:47
А стоит ли помнить все то, что дискомфорт доставляло?
Ник-Ник
23.01.2014 18:48:41
Кстати, классный вопрос Сьюзаночка задала! А стоит ли вспоминать... Что ушло, то ушло!

Фиг ли тут философствовать.:)
23.01.2014 18:59:30
когда Сьюзанночке стукнет хотя бы полтинничек, она тоже станет ценить свои воспоминания
а к тому времени все наши сегодняшние технические и бытовые помощники, начиная с автомобилей и заканчивая, простите, унитазами, будут представляться новому поколению Сьюзанночек жутко архаичными, нелепыми и дискомфортными
Ник-Ник
23.01.2014 19:52:50
Пусть с нами, старыми примусами, рядышком будет хоть одна молодая блондиночка Сьюзанночка... Это так мило с ее стороны!:)
dindrop
26.01.2014 00:56:21
Конечно помнить надо! Тогда ты будешь понимать и не сторониться людей, которые живут так до сих пор. С теми вещами, что нам доставляли дискомфорт, а для них единственное возможное на данный момент. Кстати, в моем детстве мы ходили в баню, так как в сталинках еще не было ванных, но я не видела в это дискомфорта :) Когда сравнить не с чем, то многое кажется нормальным..
Ник-Ник
28.01.2014 15:51:31
И одна брюнеточка - не возражаю.:)
29.01.2014 11:06:19
Михаил Зощенко

НЕРВНЫЕ ЛЮДИ

Недавно в нашей коммунальной квартире драка произошла. И не то что драка, а целый бой. На углу Глазовой и Боровой.
Дрались, конечно, от чистого сердца. Инвалиду Гаврилову последнюю башку чуть не оттяпали.
Главная причина — народ очень уж нервный. Расстраивается по мелким пустякам. Горячится. И через это дерётся грубо, как в тумане.
Оно, конечно, после гражданской войны нервы, говорят, у народа завсегда расшатываются. Может, оно и так, а только у инвалида Гаврилова от этой идеологии башка поскорее не зарастёт.
А приходит, например, одна жиличка, Марья Васильевна Щипцова, в девять часов вечера на кухню и разжигает примус. Она всегда, знаете, об это время разжигает примус. Чай пьёт и компрессы ставит.
Так приходит она на кухню. Ставит примус перед собой и разжигает. А он, провались совсем, не разжигается.
Она думает: «С чего бы он, дьявол, не разжигается? Не закоптел ли, провались совсем!»
И берёт она в левую руку ёжик и хочет чистить.
Хочет она чистить, берёт в левую руку ёжик, а другая жиличка, Дарья Петровна Кобылина, чей ёжик, посмотрела, чего взято, и отвечает:
— Ёжик-то, уважаемая Марья Васильевна, промежду прочим, назад положьте.
Щипцова, конечно, вспыхнула от этих слов и отвечает:
— Пожалуйста,— отвечает,— подавитесь, Дарья Петровна, своим ёжиком. Мне,— говорит,— до вашего ёжика дотронуться противно, не то что его в руку взять.
Тут, конечно, вспыхнула от этих слов Дарья Петровна Кобылина. Стали они между собой разговаривать. Шум у них поднялся, грохот, треск.
Муж, Иван Степаныч Кобылин, чей ёжик, на шум является. Здоровый такой мужчина, пузатый даже, но, в свою очередь, нервный.
Так является это Иван Степаныч и говорит:
— Я,— говорит,— ну, словно слон, работаю за тридцать два рубля с копейками в кооперации, улыбаюсь,— говорит,— покупателям и колбасу им отвешиваю, и из этого,— говорит,— на трудовые гроши ёжики себе покупаю, и нипочём то есть не разрешу постороннему чужому персоналу этими ёжиками воспользоваться.
Тут снова шум, и дискуссия поднялась вокруг ёжика. Все жильцы, конечно, поднапёрли в кухню. Хлопочут. Инвалид Гаврилыч тоже является.
— Что это,— говорит,— за шум, а драки нету?
Тут сразу после этих слов и подтвердилась драка. Началось.
А кухонька, знаете, узкая. Драться неспособно. Тесно. Кругом кастрюли и примуса. Повернуться негде. А тут двенадцать человек впёрлось. Хочешь, например, одного по харе смазать — троих кроешь. И, конечное дело, на всё натыкаешься, падаешь. Не то что, знаете, безногому инвалиду — с тремя ногами устоять на полу нет никакой возможности.
А инвалид, чёртова перечница, несмотря на это, в самую гущу впёрся. Иван Степаныч, чей ёжик, кричит ему:
— Уходи, Гаврилыч, от греха. Гляди, последнюю ногу оборвут.
Гаврилыч говорит:
— Пущай,— говорит,— нога пропадёт! А только,— говорит,— не могу я теперича уйти. Мне,— говорит,— сейчас всю амбицию в кровь разбили.
А ему, действительно, в эту минуту кто-то по морде съездил. Ну, и не уходит, накидывается. Тут в это время кто-то и ударяет инвалида кастрюлькой по кумполу.
Инвалид — брык на пол и лежит. Скучает.
Тут какой-то паразит за милицией кинулся.
Является мильтон. Кричит:
— Запасайтесь, дьяволы, гробами, сейчас стрелять буду!
Только после этих роковых слов народ маленько очухался. Бросился по своим комнатам.
«Вот те,— думают,— клюква, с чего же это мы, уважаемые граждане, разодрались?»
Бросился народ по своим комнатам, один только инвалид Гаврилыч не бросился. Лежит, знаете, на полу скучный. И из башки кровь каплет.
Через две недели после этого факта суд состоялся.
А нарсудья тоже нервный такой мужчина попался — прописал ижицу.

1924
Денис Орлов
31.01.2014 21:43:20
Шикарнооо...


Для добавления комментариев необходимо войти на сайт под своим логином.

Авторизация

об авторе

Коллекционер всяких ненужностей. Любитель старых книг. Хранитель собственных воспоминаний. Пенсионер.

популярное