Как известно, чтение художественной литературы призвано будить воображение. И как же приятны нам, увлеченным автомобильным прошлым, любые упоминания о машинах на страницах классиков. Увы и ах, во времена Тургенева или Достоевского не было автомобилей — они живописали лишь стук вагонных колес и вырывающийся из трубы паровозный дым. И только писателям ХХ века довелось запечатлеть автомобиль.

Автобиографический роман Владимир Владимирович написал в эмиграции и на английском языке. «Другие берега» — это перевод книги Conclusive Evidence, изданной несколько ранее, и впоследствии превращенной самим Набоковым в еще одну автобиографию Speak, Memory, известную как «Память, говори» в русском переводе Сергея Ильина. Занимательных подробностей хватает в обоих текстах.

Итак, в 1911 году юного Набокова отдали в престижнейшее Тенишевское училище, куда он почти каждый день ездил на автомобиле. Факт, сразу отделивший нового ученика от всех остальных и сформировавший к нему неприязненное отношение: «Особой причиной раздражения было еще то, что шофер «в ливрее» привозит «барчука» на автомобиле, между тем как большинство хороших тенишевцев пользуется трамваем».

Настроение дня у Набокова определяла поданная машина: «Прежде всего я смотрел, который из двух автомобилей, «Бенц» или «Уолзлей», подан, чтобы мчать меня в школу. Первый из них состоял под управлением кроткого бледнолицего шофера Волкова; это был мышиного цвета ландолет. По сравнению с бесшумной электрической каретой, ему предшествовавшей, очерк этого «Бенца» поражал своей динамичностью, но, в свою очередь, стал казаться старомодным и косно квадратным, как только новый длинный черный английский лимузин ролс-ройсовых кровей стал делить с ним гараж во дворе дома».

Если марку Benz сегодня все знают как вторую часть Mercedes-Benz, то имя Wolseley известно разве что историкам. Британская марка существовала с 1901 по 1975 год, а до революции в столице Российской Империи работало ее представительство по адресу Петербургская набережная, дом 30, квартира 1. Вот страничка из журнала «Автомобиль» № 12 за 1914 год с анонсом открытия представительства и новых моделях «Волслей». Находилось оно, что называется, «на квартире», — обычная реалия тех лет и даже у Rolls-Royce одно время было подобное «отделение» в квартире дома № 6 на Большом Проспекте Васильевского острова.

Не удивляйтесь такой разнице в написании марки Wolseley на русском языке: в рекламе «Волслей», у Набокова «Уолзлей», у переводчика «Уользлей». Это тоже из тех времен. Например, американский Hupmobile у нас называли то «Хапмобиль», то «Гупмобиль», а то и «Упмобиль». А как вам «Гарлей-Давидсон», «Бьюк» или «Ланчиа»? В журналах и книгах тех лет Wolseley иногда именуют еще и «Вольслей». Почему-то вариант с мягким знаком кажется более приятным для произношения, как и диковинное окончание «лей», вряд ли бы дожившее до сегодняшнего дня. Начни Уолтер Бентли делать автомобили не в 1919 году, а чуть раньше, то Bentley в дореволюционной России звали бы «Бентлей».

Петербургскую набережную в 1914 году переименовали в Петроградскую, так она называется и сейчас. К сожалению, дом за номером 30, где проживал Герберт Яковлевич Бек, не сохранился. Расшифровать его инициалы не составило труда по алфавитному указателю жителей из справочника «Весь Петербург», ежегодно выпускаемого издателем Сувориным. Ирония судьбы: по этому адресу сегодня расположен автосалон «Сигма-Моторс», являющийся дилером марки Volkswagen.

Вернемся к юному Набокову на заднем сиденье лимузина: «Начать день поездкой в новой машине значило начать его хорошо. Пирогов, второй шофер, был довольно независимый толстячок, покинувший царскую службу оттого, что не захотел быть ответственным за какой-то не нравившийся ему мотор. К рыжеватой комплекции пухлого Пирогова очень шла лисья шуба, надетая поверх его вельветиновой формы, и бутылообразные оранжевые краги».

Обратите внимание на изображенный в рекламном объявлении лимузин «Волслей». Пассажирское отделение закрытое, а шоферское — открытое. Набоков описывает зимнюю поездку, поэтому шофер одет в лисью шубу, составлявшую часть униформы. Различные шубы и дохи тогда продавались в магазинах автомобильных принадлежностей наряду с формой и крагами — шоферскими перчатками почти по локоть с завязками на запястьях.

Было у набоковского лимузина и совсем диковинное для наших современников устройство: «Если задержка в уличном движении заставляла этого коротыша неожиданно затормозить — упруго упереться в педали, — его затылок, отделенный от меня стеклом перегородки, наливался кровью, что впрочем случалось и тогда, когда, пытаясь ему что-нибудь передать при помощи не очень разговорчивого рупора, я сжимал писклявую, бледно-серой материей и сеткой обтянутую грушу, сообщавшуюся с бледно-серым шнуром, ведущим к нему». Описываемый «рупор» — переговорное устройство для связи в виде длинной трубки с висящим над ухом шофера раструбом, откуда доносились команды пассажира.

Нетрудно догадаться, что шофер Пирогов лимузины не любил: «Этой драгоценной городской машине он откровенно предпочитал красный, с красными кожаными сиденьями, «Торпедо-Опель», которым мы пользовались в деревне; на нем он возил нас по Варшавскому шоссе, открыв глушитель, со скоростью семидесяти километров в час, что тогда казалось упоительным, и как гремел ветер, как пахли прибитая дождем пыль и темная зелень полей,- а теперь мой сын, гарвардский студент, небрежно делает столько же в полчаса, запросто катя из Бостона в Альберту, Калифорнию или Мексику». Это из книги «Другие берега», изданной в Нью-Йорке в 1953 году.

А вот про тот же «Опель» из книги Speak, Memory — она вышла в 1966 году: «Он откровенно предпочитал выносливый Опель с откидным верхом, которым мы три или четыре года пользовались в деревне, и водил его со скоростью семидесяти километров в час (чтобы уяснить, какой отваги это требовало в 1912-ом году, следует принять во внимание нынешнюю инфляцию скорости): и то сказать, самая суть летней свободы — бесшкольности, загородности — остается в моем сознании связанной с экстравагантным ревом мотора, высвобождаемым открытым глушителем на длинном, одиноком шоссе».

Клапан, выпускающий выхлопные газы до глушителя и тем самым немного увеличивающий мощность мотора, тогда можно было установить по заказу на любой автомобиль. Или докупить отдельно и установить в мастерской. Приводился он отдельной напольной педалью. В городах езда с открытым глушителем запрещалась.

У лимузина оказалась интересная судьба: «Когда на второй год войны Пирогова призвали, его заменил черный, с каким-то диким выражением глаз, Цыганов, бывший гонщик, участвовавший от России в международных состязаниях и сломавший себе три ребра в Бельгии. Летом или осенью 1917-го года, вскоре после выхода отца из кабинета Керенского, Цыганов решил, несмотря на энергичные протесты отца, спасти мощный Уользлей от возможной конфискации, для чего разобрал его на части, а части попрятал в различные, одному ему известные места. Еще позже, в сумраке трагической осени, когда большевики уже брали верх, один из адъютантов Керенского просил у моего отца крепкую машину, которой премьер мог бы воспользоваться, если придется спешно бежать; но наш слабый, старый Бенц для того не годился, а Уользлей конфузным образом исчез».

В итоге Александр Федорович Керенский уехал из Зимнего дворца на открытом американском Pierce-Arrow и даже сумел добраться на нем до Пскова. «Cлабый, старый Бенц» семьи Набоковых мог выглядеть примерно так — это модель 14/30PS:

Как вспоминает Набоков, «не помню, чтобы когда-либо погода помешала мне доехать до училища всего в несколько минут» и описывает свой ежедневный маршрут: «Повернув на Невский, автомобиль минут пять ехал по нему, и как весело бывало без усилия обгонять самых быстрых и храпливых коней, — какого-нибудь закутанного в шинель гвардейца в легких санях, запряженных парой вороных под синей сеткой. Мы сворачивали влево по улице с прелестным названием Караванная, навсегда связанной у меня с магазином игрушек Пето и с цирком Чинизелли, из круглой кремовой стены которого выпрастывались каменные лошадиные головы. Наконец, за каналом, мы сворачивали на Моховую и там останавливались у ворот училища».

Что осталось от того мира? Особняк Набоковых на Большой Морской, цирк Чинизелли, здание Тенишевского училища — все это живо и по сей день. А как же автомобили? Нет их у нас: ни ландоле Benz, ни лимузина Wolseley в нашей стране не встретишь.

Но осталась одна маленькая реликвия из той эпохи. Недавно у одного из питерских букинистов мне удалось приобрести три издания «Автомобильного справочника для Санкт-Петербурга», издававшегося инженером Андреем Михайловичем Пашкевичем в 1910-1913 годах. Всего же было четыре издания — осталось найти лишь самое первое.

Люблю полистать эти дивные книжонки. Самое интересное в них — фамилии петербургских автовладельцев. Естественно, есть и Владимир Дмитриевич Набоков — отец писателя и поэта, видный политический деятель от Конституционно-демократической партии. В списке на 1912 год он числится владельцем двух автомобилей с номерами 646 и 647 — это немецкий дубль-фаэтон NAG и ландоле Benz.

В 1913 году за Набоковым остается ландоле Benz, а вместо НАГа появляется еще один Benz — модели 29/60PS и кузовом типа дубль-фаэтон. При ежегодной перемене номеров — была и такая процедура! — автомобили получили городские номера 911 и 912. «Опель» и «Уользлей» в спиcках не значатся, возможно, они появились в семье позднее. Справочники на 1914-й и последующие годы Пашкевич уже не издавал. И теперь мы вряд ли узнаем, какой модели был тот самый Opel, упомянутый Набоковым как «красный автомобиль, отдающий чаем», да еще с ремаркой «так пах бензин в 1910 году». Неизвестна и таинственная «электрическая карета», но можно предположить, что Набоковы ездили на электромобиле французской марки Krieger, весьма распространенной тогда в Петербурге.

В списках попадаются и другие знакомые фамилии. Вот Е. Л. Слоним — отец Веры, будущей Mrs. Vladimir Nabokov. Евсей Лазаревич Слоним торговал лесом и в 1911 году владел скромным De Dion Bouton с одноцилиндровым моторчиком. Интересно, встречался ли его автомобиль на петербургских улицах с «Бенцем», мчащим будущего тестя в училище на Моховую!?

Нашлись и другие герои нашего рассказа. Циркач Сципион Чинизелли, владевший ландоле германской фирмы «Бреннабор». Издатель Алексей Суворин — обладатель лимузина «Опель» с регистрационным номером 290. Герберт Яковлевич Бек, ездивший в 1913 году на дубль-фаэтоне бельгийской фирмы Metallurgique, название которой у нас произносили как «Металлуржик» с ударением на У, хотя оригинальный франкофонский прононс — «Металлюржик» с последним ударным слогом.

Есть и статистика, правда, она наводит на грустные мысли. От этих 2585 автомобилей, зарегистрированных в Санкт-Петербурге в 1913 году, остались одни воспоминания. Факт, заставляющий задуматься о мимолетности железа и бессмертности слова. Хотя нет! Как минимум одна машина из тех списков жива до сих пор, но ее судьба станет сюжетом для следующей истории.